Новости

При нем в школе начали складываться традиции:

• работа по композиции на общую для всей школы тему. Первая общешкольная тема в начале называлась «Клим Ворошилов», но вскоре она переросла в тему гражданской войны вообще. Работа включала в себя сбор исторических материалов и их систематизацию, встречи с участниками со¬бытий. (К нам приходил, например, Подвойский, другие участники граж¬данской войны);
• общешкольные лекции по вопросам искусства и культуры. Их читали И.Э.Грабарь, П.П.Соколов-Скаля, другие известные деятели искусств страны;
• ежегодные летние отчетные выставки работ учащихся МСХШ. Школа успела провести одну такую выставку — весной 1941 года в выставочных залах на Кузнецком мосту были представлены работы почти всех учащихся MCXШ. Эта выставка была тепло встречена как специалистами, так и широ¬кой общественностью Москвы;
• ежегодные летние практики в подмосковных пионерлагерях (этому помешала начавшаяся война, выезды в пионерлагеря начались в 1944 году, после возвращения школы из эвакуации);
• новогодние костюмированные карнавалы с выступлениями самодея¬тельных артистов и раздачей призов.

Когда 22 июня 1941 года грянула война, ставшая Отечественной, часть преподавателей и старших учеников ушла на фронт. Некоторые из них погибли.

Летом 1941 года было принято решение об эвакуации школы вглубь страны. Местом нахождения школы было выбрано историческое село Воскресенское, районный центр Башкирской АССР, в пятидесяти километрах от ближайшей железной дороги.
Было установлено три очереди отъезда (6 июля, 6 августа, 6 сентября).
Я уезжал в первой группе эвакуируемых.
Руководил отправкой Н.А. Карренберг. Помню, подогнали к школе троллейбус третьего маршрута, и он отвез нас на Казанский вокзал. Мы все считали, что едем в пионерлагерь, поэтому многие не взяли с собой теплые вещи, а только этюдники, краски и другие принадлежности для занятий.
С первой группой школьников уезжал Ашот Григорьевич Сукиасян, зав. учебной частью по специальным дисциплинам, самый ближайший сподвижник директора. Сукиасян был типичный армянский крестьянин, очень хозяйственный, любил чинить замки, ручки дверей; говорил по-русски с сильным акцентом.
Нас, первых эвакуированных, местные жители приняли очень хорошо (называли они нас, правда, не эвакуированные, а «выковырянные»). Нам предоставили дома для жилья и учебы. Но шла тяжелейшая фаза войны, и она была первой заботой всех.
Коллектив городских, в основном, учащихся оказался в глубокой сельской провинции, жившей совершенно другой, непонятной для нас жизнью. Наскоро разместившись, мы сразу, до начала занятий в школе, начали помогать местному населению, чем могли: чинили плотину для здешней фабрики, участвовали в сельхозработах, заготавливали на зиму дрова. Уже было ясно, что такая война скоро не закончится.

Забота о школе, заброшенной в глубинку, стала очень нелегким делом, которое на своих плечах нес Н.А. Карренберг.
Карренберг появился в Воскресенском в начале августа, со второй группой эвакуированных школьников, и сразу же начал налаживать связи с местной администрацией, с художниками из Уфы, выбивал лимиты на продовольствие, постоянно куда-то ездил, что-то привозил — был как метеор.
Возвращаясь из поездок, директор обязательно делал сообщения для всего коллектива школы — педагогов и учеников. Из Москвы привозил ребятам посылки и письма от родных, рассказывал военные новости — говорил о бомбежках Москвы, позже — о разгроме фашистов под Москвой, держал нас в курсе событий. Всегда, даже в самые тяжелые времена, он поддерживал в нас веру в победу.
Всеми силами он боролся с нашим унынием. Что греха таить, многим из нас хотелось домой, к родным, да и было нам в эвакуации тяжко — жили впроголодь, ходили в лаптях, онучах, не хватало холстов и красок для работы. По вечерам Николай Августович (а за ним и другие педагоги) при¬ходил в общежитие и рассказывал голодным, полураздетым детям о том, как хорошо они будут жить после победы, что школа после войны обязательно станет лицеем, наподобие Пушкинского, все они будут ходить в красивой лицейской форме. Рассказывал директор и о великих художниках прошлого — Рубенсе, Караваджо, Рембрандте...
«Быть художником — это большое счастье и высокая честь», — говорил нам Карренберг.
Если же случалось, кому-то приходила «похоронка», у Николая Августовича всегда находились слова участия. Убитому горем ребенку директор говорил, что он не одинок, не брошен, что все его любят, что он не пропадет, умел вовремя подойти и просто погладить подростка по голове.

Каким был Николай Августович?
Небольшого роста, худощавый, немного сутулый, со светлыми волнистыми волосами и светлой полоской усов, с негромким голосом, всегда внешне спокойный, выдержанный. Никогда он не был трибуном, никогда не рисовался.
(Мне кажется, что родом он был из Донбасса. Там когда-то на бельгийских угольных шахтах работало много инженеров-немцев. Предки Карренберга были из них).
Был директор строг и требователен во всем, что касалось дела, но, в то же время, доступен и прост в общении. В канун наступающего 1942 года, например, он открывал школьный новогодний карнавал, вместе со всеми охотно танцевал вальс, краковяк, другие бывшие тогда в моде танцы.
Ходил Николай Августович всю долгую башкирскую зиму в поношенном драповом пальто, в какой-то полудетском шапке с меховыми «наушниками», на ногах — предмет всеобщей зависти — высокие болотные сапоги. В сильные морозы их сменяли валенки.
По своему характеру он был прирожденный организатор, руководитель.
В любом деле Карренберг сразу видел главное, его суть, знал, с какой стороны за это дело взяться, чтобы довести его до успешного конца.
Ему удавалось многое, практически все задуманное. Одному из первых ему удалось вернуть школу из эвакуации в Москву, он добивался отсрочки от призыва на фронт ребятам-старшеклассникам и тем самым уберег их от возможной гибели, некоторых учеников ему удавалось вернуть в школу даже с фронта.

 Рисунок Естифеева     Рисунок Н.Щеглова

Из моих личных контактов с Николаем Августовичем...
Запомнился ночной пожар школы.
Дело было так.
Мы с мамой жили напротив школы. Школа представляла собой два одноэтажных бревенчатых здания. В одном находились учебные классы и ад¬министрация, в другом — склад художественных принадлежностей. Это здание, второе, и загорелось однажды морозной зимней ночью.
Горел чердак.
Мама послала меня за Карренбергом, который жил на другой улице. Когда я подбегал к его дому, он, уже одетый в пальто и зимнюю шапку с опущенными ушами, выходил на улицу. «Ну, что там?» — спросил он. Я с ходу: «Школа горит, Николай Августович!» Даже при лунном свете стало видно, как побледнел директор.
Мы побежали.
Около школы уже суетились школьники, пожарные с деревянной бочкой и ручным насосом, местные жители с ведрами.
И вот удивительно!
Стоило появиться Карренбергу, как стихли заполошные крики, улег¬лась паника. В толпе директора не было заметно, он не кричал, не раз¬махивал руками, но своими четкими, разумными командами в считанные мгновенья организовал тушение. Пламя сбили, вещи вынесли из горевшего здания. Все кончилось благополучно.

Последняя моя встреча с Николаем Августовичем произошла в 1978 году на приеме, который устроили Карренбергу В честь его семидесятиле¬тия выпускники МСХШ, прошедшие вместе с ним эвакуацию.
3а эти годы Николай Августович мало изменился, только показался мне каким-то непривычно добрым. И мной весь вечер владели добрые чувства — хотелось подойти к нему, сказать теплые слова, поблагодарить за все, что он для нас делал. По-моему, такие же чувства переполняли всех участников встречи.
Вскоре после своего юбилея Николай Августович Карренберг скоропостижно скончался.

Михаил Васильевич СТАСЕВИЧ, архитектор, выпускник МСХШ 1944 г.
(Записала Кускова И.Б., август 1997 г., Москва. П.27716 (1-4) МАХЛ)